Неточные совпадения
Вронский и Анна тоже что-то говорили тем тихим голосом, которым, отчасти чтобы не оскорбить
художника, отчасти чтобы не сказать громко глупость, которую так легко сказать, говоря об искусстве, обыкновенно говорят на выставках
картин.
— Как же! мы виделись у Росси, помните, на этом вечере, где декламировала эта итальянская барышня — новая Рашель, — свободно заговорил Голенищев, без малейшего сожаления отводя взгляд от
картины и обращаясь к
художнику.
Старый, запущенный палаццо с высокими лепными плафонами и фресками на стенах, с мозаичными полами, с тяжелыми желтыми штофными гардинами на высоких окнах, вазами на консолях и каминах, с резными дверями и с мрачными залами, увешанными
картинами, — палаццо этот, после того как они переехали в него, самою своею внешностью поддерживал во Вронском приятное заблуждение, что он не столько русский помещик, егермейстер без службы, сколько просвещенный любитель и покровитель искусств, и сам — скромный
художник, отрекшийся от света, связей, честолюбия для любимой женщины.
Художник Михайлов, как и всегда, был за работой, когда ему принесли карточки графа Вронского и Голенищева. Утро он работал в студии над большою
картиной. Придя к себе, он рассердился на жену за то, что она не умела обойтись с хозяйкой, требовавшею денег.
— А мы живем и ничего не знаем, — сказал раз Вронский пришедшему к ним поутру Голенищеву. — Ты видел
картину Михайлова? — сказал он, подавая ему только что полученную утром русскую газету и указывая на статью о русском
художнике, жившем в том же городе и окончившем
картину, о которой давно ходили слухи и которая вперед была куплена. В статье были укоры правительству и Академии за то, что замечательный
художник был лишен всякого поощрения и помощи.
Вронский был с ним более чем учтив и, очевидно, интересовался суждением
художника о своей
картине.
— Как удивительно выражение Христа! — сказала Анна. Из всего, что она видела, это выражение ей больше всего понравилось, и она чувствовала, что это центр
картины, и потому похвала этого будет приятна
художнику. — Видно, что ему жалко Пилата.
— А что же, правда, что этот Михайлов в такой бедности? — спросил Вронский, думая, что ему, как русскому меценату, несмотря на то, хороша ли или дурна его
картина, надо бы помочь
художнику.
Свет усилился, и они, идя вместе, то освещаясь сильно огнем, то набрасываясь темною, как уголь, тенью, напоминали собою
картины Жерардо della notte. [Della notte (ит.) — ночной, прозвище, данное итальянцами голландскому
художнику Герриту (ван Гарарду) Гонтгорсту (1590–1656), своеобразие
картин которого основано на резком контрасте света и тени.]
Грэй присел на корточки, заглядывая девушке в лицо снизу и не подозревая, что напоминает собой фавна с
картины Арнольда Беклина [Беклин Арнольд (1827–1901) — швейцарский
художник, автор
картин на мифологические сюжеты.].
Слагается иногда
картина чудовищная, но обстановка и весь процесс всего представления бывают при этом до того вероятны и с такими тонкими, неожиданными, но художественно соответствующими всей полноте
картины подробностями, что их и не выдумать наяву этому же самому сновидцу, будь он такой же
художник, как Пушкин или Тургенев.
Спивак в белом капоте, с ребенком на руках, была похожа на Мадонну с
картины сентиментального
художника Боденгаузена, репродукции с этой модной
картины торчали в окнах всех писчебумажных магазинов города. Круглое лицо ее грустно, она озабоченно покусывала губы.
Самгин, поправив очки, взглянул на него; такие афоризмы в устах Безбедова возбуждали сомнения в глупости этого человека и усиливали неприязнь к нему. Новости Безбедова он слушал механически, как шум ветра, о них не думалось, как не думается о
картинах одного и того же
художника, когда их много и они утомляют однообразием красок, техники. Он отметил, что анекдотические новости эти не вызывают желания оценить их смысл. Это было несколько странно, но он тотчас нашел объяснение...
Самгин постоял пред
картиной минуты три и вдруг почувствовал, что она внушает желание повторить работу
художника, — снова разбить его фигуры на части и снова соединить их, но уже так, как захотел бы он, Самгин.
«Большинство людей — только части целого, как на
картинах Иеронима Босха. Обломки мира, разрушенного фантазией
художника», — подумал Самгин и вздохнул, чувствуя, что нашел нечто, чем объяснялось его отношение к людям. Затем он поискал: где его симпатии? И — усмехнулся, когда нашел...
— И потом еще
картина: сверху простерты две узловатые руки зеленого цвета с красными ногтями, на одной — шесть пальцев, на другой — семь. Внизу пред ними, на коленях, маленький человечек снял с плеч своих огромную, больше его тела, двуличную голову и тонкими, длинными ручками подает ее этим тринадцати пальцам.
Художник объяснил, что
картина названа: «В руки твои предаю дух мой». А руки принадлежат дьяволу, имя ему Разум, и это он убил бога.
Только
художник представился ему не в изящной блузе, а в испачканном пальто, не с длинными волосами, а гладко остриженный; не нега у него на лице, а мука внутренней работы и беспокойство, усталость. Он вперяет мучительный взгляд в свою
картину, то подходит к ней, то отойдет от нее, задумывается…
Настоящих любителей, которые приняли бы участие в судьбе молодых
художников, было в старой Москве мало. Они ограничивались самое большое покупкой
картин для своих галерей и «галдарей», выторговывая каждый грош.
Художник Сергей Семенович Ворошилов, этот лучший мастер после Сверчкова, выставил на одной из выставок двух дремлющих на клячах форейторов.
Картину эту перепечатали из русских журналов даже иностранные. Подпись под нею была...
На них лучшие
картины получали денежные премии и прекрасно раскупались. Во время зимнего сезона общество устраивало «пятницы», на которые по вечерам собирались
художники, ставилась натура, и они, «уставя брады свои» в пюпитры, молчаливо и сосредоточенно рисовали, попивая чай и перекидываясь между собой редкими словами.
Времена изменились; теперь для русской каторги молодой чиновник более типичен, чем старый, и если бы, положим,
художник изобразил, как наказывают плетьми бродягу, то на его
картине место прежнего капитана-пропойцы, старика с сине-багровым носом, занимал бы интеллигентный молодой человек в новеньком вицмундире.
Называется Сикстинской потому, что была написана для монастыря св. Сикста, который изображен на
картине справа от Мадонны.], а другая с Данаи Корреджио [Корреджио — Корреджо, настоящее имя — Антонио Аллегри (около 1489 или 1494—1534) — крупнейший итальянский
художник.].
Картины эти, точно так же, как и фасад дома, имели свое особое происхождение: их нарисовал для Еспера Иваныча один
художник, кротчайшее существо, который, тем не менее, совершил государственное преступление, состоявшее в том, что к известной эпиграмме.
Теньеровские
картины [Теньеровские
картины — принадлежащие кисти голландского (фламандского)
художника Давида Теньера (Тенирс, 1610—1690), называемого Младшим, в отличие от его отца.
Девушка улыбнулась. Они молча пошли по аллее, обратно к пруду. Набоб испытывал какое-то странное чувство смущения, хотя потихоньку и рассматривал свою даму. При ярком дневном свете она ничего не проиграла, а только казалась проще и свежее, как
картина, только что вышедшая из мастерской
художника.
— Какой чудесный человек, не правда ли? — воскликнула Саша. — Я не видала его без улыбки на лице, без шутки. И как он работал! Это был
художник революции, он владел революционной мыслью, как великий мастер. С какой простотой и силой он рисовал всегда
картины лжи, насилий, неправды.
Здесь имеется в виду его известная гравюра с
картины итальянского
художника Рафаэля Санти (1483—1520) «Преображение».] и, наконец, масляная женская головка, весьма двусмысленной работы, но зато совсем уж с томными и закатившимися глазами, стояли просто без рамок, примкнутыми на креслах; словом, все показывало учено-художественный беспорядок, как бы свидетельствовавший о громадности материалов, из которых потом вырабатывались разные рубрики журнала.
В.М. Лаврову удалось тогда объединить вокруг нового журнала лучшие литературные силы. Прекрасно обставленная редакция, роскошная квартира издателя, где задавались обеды и ужины для сотрудников журнала, быстро привлекли внимание. В первые годы издания журнала за обедом у В.М. Лаврова С.А. Юрьев сообщил, что известный
художник В.В. Пукирев,
картина которого «Неравный брак» только что нашумела, лежит болен и без всяких средств.
Крапчик, слыша и видя все это, не посмел более на эту тему продолжать разговор, который и перешел снова на живописцев, причем стали толковать о каких-то братьях Чернецовых [Братья Чернецовы, Григорий и Никанор Григорьевичи (1802—1865 и 1805—1879), — известные
художники.], которые, по словам Федора Иваныча, были чисто русские живописцы, на что Сергей Степаныч возражал, что пока ему не покажут
картины чисто русской школы по штилю, до тех пор он русских живописцев будет признавать иностранными живописцами.
— Мало, конечно, — отвечал Федор Иваныч, севший по движению руки князя. — Есть у меня очень хорошая
картина: «Петербург в лунную ночь» — Воробьева [Воробьев Максим Никифорович (1787—1855) — русский
художник.]!.. потом «Богоматерь с предвечным младенцем и Иоанном Крестителем» — Боровиковского [Боровиковский Владимир Лукич (1757—1825) — русский портретист.]…
20-го июня. Ездил в Благодухово и
картину велел состругать при себе: в глупом народному духу потворствовать не нахожу нужным. Узнавал о
художнике; оказалось, что это пономарь Павел упражнялся. Гармонируя с духом времени в шутливости, велел сему
художнику сесть с моим кучером на облучок и, прокатив его сорок верст, отпустил пешечком обратно, чтобы имел время в сей проходке поразмыслить о своей живописной фантазии.
Светская барыня и не делала рассуждения о том, что если не будет капиталистов и не будет войск, которые защищают их, то у мужа не будет денег, а у нее не будет ее салона и нарядов; и
художник не делал такого же рассуждения о том, что капиталисты, защищаемые войсками, нужны ему для того, чтобы было кому покупать его
картину; но инстинкт, заменяющий в этом случае рассуждение, безошибочно руководит ими.
Начатая с известного пункта,
картина растет, растет, развивается, развивается, все дальше и дальше, покуда, наконец,
художник не почувствует потребности довершить начатое, осветив дело рук своих лучами солнца.
О том, чтобы я развлекался, не может быть и речи… (Увидел
картину.) Ай, замечательный
художник… Замечательный
художник… прямо замечательный.
Они проходят по террасе в дверь отеля, точно люди с
картин Гогарта: [Гогарт Вильям (1697–1764) — английский
художник, в
картинах которого проявились острая наблюдательность, тонкое понимание натуры и склонность к сатире.] некрасивые, печальные, смешные и чужие всему под этим солнцем, — кажется, что всё меркнет и тускнеет при виде их.
Первый, у кого он спросил о таинственном значении открытки, был рыжий
художник, иностранец — длинный и худой парень, который очень часто приходил к дому Чекко и, удобно поставив мольберт, ложился спать около него, пряча голову в квадратную тень начатой
картины.
Церковь богато освещена. Среди разодетой публики, в стороне, скрестив руки на груди, — любимая поза красавца В. В. Пукирева, — безнадежно смотрит на венчание высокий, стройный молодой человек. Чиновник-родитель выдавал за старую мумию, своего начальника, единственную дочь — невесту, и
художник дал в
картине свой автопортрет. Это знала Москва.
— Да куда же, кроме вас, Анна Алексеевна.
Художник В. В. Пукирев только что вошел в славу. Его
картина, имевшая огромный успех на выставке, облетела все иллюстрированные журналы. Ее, еще не конченную, видел в мастерской П. М. Третьяков, пришел в восторг и тут же, «на корню», по его обычному выражению, купил для своей галереи. И сейчас эта
картина там: «Неравный брак». Старый звездоносец-чинуша, высохший, как мумия, в орденах и ленте, и рядом юная невеста, и
Бабушка поняла мысль
художника и осталась чрезвычайно довольна
картиною.
Будучи однажды допущен
художником посмотреть неоконченные
картины, граф расхвалил бабушке портрет княжны Анастасии.
Картина для
художника получалась самая интересная: в этом сочетании суровых тонов сказывалась могучая гармония разгулявшейся стихийной силы.
Хозяин повел княгиню Зорину; прочие мужчины повели также дам к столу, который был накрыт в длинной галерее, увешанной
картинами знаменитых живописцев, — так по крайней мере уверял хозяин, и большая часть соседей верили ему на честное слово; а некоторые знатоки, в том числе княжны Зорины, не смели сомневаться в этом, потому что на всех рамах написаны были четкими буквами имена: Греза, Ван-дика, Рембрандта, Албана, Корреджия, Салватор Розы и других известных
художников.
— Ту
картину мою, которую вы видели у меня в Риме и одобряли, я кончаю!.. — говорил
художник, простодушно воображавший, что весь мир более всего озабочен его
картиной. — Не заедете ли ко мне в мастерскую взглянуть на нее… Я помню, какие прекрасные советы вы мне давали.
Все мы подошли к картону и все остановились в изумлении и восторге. Это был кусок прелестнейшего этюда, приготовленного Истоминым для своей новой
картины, о которой уже многие знали и говорили, но которой до сих пор никто не видал, потому что при каждом появлении посетителей, допускавшихся в мастерскую
художника, его мольберт с подмалеванным холстом упорно поворачивался к стене.
Но необходимость комбинировать и видоизменять проистекает не из того, чтобы действительная жизнь не представляла (и в гораздо лучшем виде) тех явлений, которые хочет изобразить поэт или
художник, а из того, что
картина действительной жизни принадлежит не той сфере бытия, как действительная жизнь; различие рождается оттого, что поэт не располагает теми средствами, какими располагает действительная жизнь.
Присутствующие, все, сколько их ни было за столом, онемели от внимания и не отрывали глаз от некогда бывших друзей. Дамы, которые до того времени были заняты довольно интересным разговором, о том, каким образом делаются каплуны, вдруг прервали разговор. Все стихло! Это была
картина, достойная кисти великого
художника!
— Ах, какая мазня! — вскрикнула она. — Я никогда еще не видела начала работы
художника. И как это интересно!.. К знаете, уже в этой мазне я вижу то, что должно быть… Вы задумали хорошую
картину, Андрей Николаевич… Я постараюсь сделать все, чтобы она вышла… насколько от меня это зависит.
— Откровенное отношение к начальству; быстрое, точное и притом однообразное выполнение предписаний; разъяснение недоумений, возбуждаемых выражениями вроде: «по точному оного разумению», стремление к расширению свободы мероприятий — это
картина, несомненно, грандиозная, достойная кисти великого
художника.
Сделал опыт: позвал Дедова и показал ему
картину. Он сказал только: «ну, батенька», и развел руками. Уселся, смотрел полчаса, потом молча простился и ушел. Кажется, подействовало… Но ведь он все-таки —
художник.
Нужно только прямее относиться к делу: пока ты пишешь
картину — ты
художник, творец; написана она — ты торгаш; и чем ловче ты будешь вести дело, тем лучше.